>Позволю себе критически отнестись к материалу. Он неоднозначен. Внушает недоверие уже полеты немцев без шлемофонов.
Насчёт шлемофонов таких можно найти ещё воспоминания:
Вскоре, однако, услышали отдаленный шум мотора с каким-то особенным присвистом, а потом заметили идущий к аэродрому на малой высоте истребитель: посадочные закрылки отклонены вниз, шасси выпущены — колеса под фюзеляжем торчали как-то странно — слишком разъехались в стороны.
— А если к нам по ошибке плюхнется — вот потеха будет!
Мы еще не успели прийти в себя от неожиданности, а в это время оглушительно захлопали наши зенитки, затрещали счетверенные пулеметы, над головами затенькали пули. Били по низко летящему самолету с другого конца аэродрома.
— Ложись! — последовала команда, и все повалились как подкошенные.
Зенитки продолжали молотить, около нас шлепались осколки, а «мессершмитт» продолжал планировать. В душе мы ругали зенитчиков: ведь прогоняют заблудившегося летчика! Истребитель уже выровнялся у самой земли — вот-вот произойдет касание колесами, но впереди кабины брызнул сноп трассирующих пуль. Летчик на это мгновенно среагировал: дал резко газ, истребитель на форсаже с дымным следом круто полез вверх. Шасси спрятались в крылья, разворот — курс на запад.
— Спугнули, олухи! — крикнул Васильев, но «мессершмитт» в это время опустил нос, пошел к земле, скрылся за стоянками штурмовиков. Там поднялась пыль.
— Сел! Сел!
Все забыли о мисках с борщом, бросились к месту приземления. Каждому хотелось быть там первым, но впереди оказался наш оперуполномоченный СМЕРША капитан Тарасов. Хоть и был он тучноват, но бежал так резво, что за ним не поспевал легкий Костя Аверьянов. В правой руке у Тарасова был пистолет. Мы тоже опомнились, каждый потянулся к кобуре — ведь сейчас придется фашиста с боем брать...
«Мессершмитт» с черными крестами лежал на брюхе. На его крыле стоял с поднятыми руками светловолосый крепыш в голубой майке. В одной руке у него пистолет — держит его за ствол рукояткой вверх, — в другой шлем с планшетом. Подоспевший первым Тарасов ловко выхватил у фашистского летчика пистолет, провел ладонями по туловищу до колен, взял какие-то документы. А широколицый блондин улыбался и повторял чужое, но вроде бы и похожее на наше русское слово.
Сержант Васильев после быстрого бега часто дышал и с близкого расстояния пристально смотрел на своего заклятого врага. А враг этот на вид симпатичный, фигурой и лицом вышел поскладнее самого Васильева, приятно улыбается. «Посмотреть бы на тебя в тот момент, когда ты целился по нашему самолету, — подумал Васильев. — Какое у тебя тогда было выражение лица? Не одного, конечно, завалил, а теперь прикидываешься овечкой».
— Что это он про судороги лопочет? — спросил Васильев стоявшего рядом Наумова. — Или от страха руки-ноги сводит?
— Не судороги, а судруги... Это по-чешски значит — друзья.
— Их всех подряд надо на гребешке давить. Я бы его сейчас кутними зубами раскусил и выплюнул. Друг нашелся...
— Был врагом, а теперь, может, осознал.
К летчику подошел командир полка, разрешил опустить руки. Тот протянул ему шлем с очками — в подарок. Шлем не кожаный, как у нас, а плетенный частой сеточкой, чтобы шевелюра не выпадала. Очки со светофильтром: в них даже если против солнца лететь — не ослепляет, — таких у нас тоже не водится. «Вот, заразы, как все предусмотрели», — подумал Васильев. А летчик уже представляется нашему командиру:
...
>Плюс Еремин должен был знать бытовой немецкий в совершенстве, чтобы разобраться в чужой записной книжке. Вот, например, версия - делал пометки о сбитых и выигранные суммы в скат между вылетами,
