> В учебные бои между Як-9ДД и Спитфайром-9 в Бари, а также в сопровождение Яками Б-17 и Б-24 не верит(Степанец якобы недостаточно подробно описал).
Там действительно пара слов и есть. :)
> Пример про французские Яки из самолётостроения ему тоже не указ. Большая просьба - просвятите подробнее про учебные бои в 45 между нами у союзниками, а так же про случайные стычки между нами.
Лейтенант Марки, без сомнения, был лучшим мастером пилотажа в полку за весь период его существования. Вот уж кому подходила традиционная фраза: "Родился, чтобы летать". Не было самолета, который бы не подчинился летчику, не было пилотажной фигуры, которую бы он не мог выполнить с безукоризненной четкостью и изяществом. В составе "Нормандии" Марки сбил тринадцать самолетов противника.
Когда в июне сорок пятого года тысячи парижан собрались в Ле Бурже встречать таинственный, овеянный легендами полк, мало кто из встречающих зримо представлял себе и эти самолеты, и летчиков, и сам этот полк. [217] "Hopмандия" появилась, сохраняя четкий строй. Истребители пошли на посадку и тут от общего строя отделился один Як-3 и продемонстрировал пилотаж такого высокого класса, что даже летчики "Нормандии" были удивлены. Марки превзошел самого себя. Там же, на аэродроме, находились представители авиационных военных кругов стран антигитлеровской коалиции. По договоренности был продемонстрирован учебный воздушный бой: Як-3 дрался с американским и английским истребителями. В обоих поединках Марки очень быстро садился сопернику на хвост и заставлял его капитулировать. Все французские летчики любили наш истребитель Як-3, а Марки был патриотом этой машины в полном смысле слова. Много лет спустя ветераны "Нормандии" рассказали мне, что тогда, в Ле Бурже, едва не произошло ЧП. Демонстрируя превосходные данные Як-3, Марки во время показательного учебного боя так разошелся, что чуть не вогнал американца в землю. После войны Марки несколько лет работал летчиком-испытателем. Во время одного из полетов он погиб.
А тогда, весной сорок четвертого года, пилотируя над аэродромом, Марки заслужил самую высокую оценку за мастерство. Было совершенно ясно, что среди сильных летчиков "Нормандии" появился истребитель экстра-класса.
Сам я, честно говоря, проблем тут особых не видел. Рассуждал просто: война кончилась, но армия осталась. И, как командир, считал основной своей задачей сохранять на нужном уровне боеспособность частей.
Забот в этом смысле хватало с избытком. Причем самых прозаических.
Начать хотя бы с горючего. С одной стороны, его — хоть залейся. С другой — нечем заправить баки самолетов. Парадокс заключался в том, что высокооктановый бензин, на котором летали наши «яки», оказался вдруг в остром дефиците. А с низким октановым числом, которого хоть пруд пруди, не годился. Предстояло срочно искать выход из положения.
На совещании инженерно-технического состава, которое мы провели у себя в штабе, мнения специалистов резко разделились. Вопрос на повестке дня стоял, по существу, один: как и что надо сделать, чтобы двигатели смогли работать на низкосортном бензине? Кое-кто принял это предложение в штыки. Авиационный мотор, дескать, рассчитан на определенный вид горючего, и пытаться в кустарных условиях вносить изменения в его конструкцию просто смешно. [243]
Скептики ожидаемой поддержки не нашли. А через несколько дней инженер Сурков доложил, что ему с группой техников удалось кое-чего добиться. Во всяком случае контрольный мотор после переделки уже опробован на земле: работает нормально, не перегревается.
— Так в чем же дело? — спросил я.
— Да тяга чуток подсела, товарищ генерал. Все ж таки у новой горючки не те калории...
— И как велик твой «чуток»?
— Расчеты показали: в пределах шести-семи процентов.
— Чего же тогда пугаешь! — отлегло у меня на сердце. — Для учебно-боевой подготовки скоростей вполне хватит. Нам же теперь не за «мессерами» гоняться!
— А за «спитфайрами»? — ухмыляясь напомнил Сурков.
Хаукер «Тайфун» и «спитфайры» были в те дни еще одной лишней заботой. И надо сказать, весьма неприятной.
Аэродром Кладов, где базировалась английская авиационная часть, находился по соседству с нашим аэродромом Дальгов, и тамошние летчики взяли за обыкновение навязывать нашим «якам», так сказать, учебно-воздушные бои. Только поднимется кто-нибудь с аэродрома, как англичанин уже тут как тут — норовит пристроиться в хвост. Наши, понятно, в долгу не оставались. А зеваки толпятся на обоих аэродромах, задрав головы к небу, переживают: кто, дескать, кого... Дело на первый взгляд вроде бы безобидное. Но если вдуматься, мало ли чем обернуться могло: самолеты-то боевые, истребители, а летчики, да еще фронтовики, народ горячий, не ровен час — и ЧП готово! Командование, во всяком случае, смотрело на такие забавы косо и не раз предупреждало, что помимо всего могут быть провокации. Пришлось мне собрать командиров, чтоб внушили людям: не ввязываться ни при каких обстоятельствах в учебные бои с английскими летчиками. Пусть, мол, крутятся вокруг тебя сколько хотят, а ты делай свое дело и — ноль внимания.
— Своих-то мы предупредили, а вот союзникам, видать, на это начхать. Чуть что, по-прежнему за свое, — заметил как бы вскользь Сурков и, сделав вид, будто посчитал вопрос закрытым, спросил: — Каковы будут дальнейшие распоряжения, товарищ генерал?
— Распоряжение одно: ставьте опробованный мотор на самолет. Кто-нибудь из летчиков поопытнее налетает [244] на нем часов пятьдесят — шестьдесят. А для контроля нужен такой же налет с немодернизированным мотором на прежнем горючем. Сравним, и, если все окажется, как задумали, буду докладывать командарму Руденко.
Я был убежден, что дело пойдет. Но одной уверенности мало, нужны факты. Их-то и предстояло как можно быстрее добыть. Впрочем, подгонять никого не пришлось. Летчики наперебой просились на самолет с доработанным двигателем; пришлось чуть ли не очередь устанавливать. Летали, меняя друг друга, все светлое время — с рассвета до сумерек. Но только над аэродромом. Чтобы, если что случится, если, скажем, заклинит двигатель, осуществлять вынужденную посадку в максимально благоприятных условиях.
Но все пока шло нормально. «Як» исправно сжигал низкосортное горючее, нанизывая один за другим в небе бессчетные круги.
Не помню зачем, но мне понадобилось в то утро срочно вылететь в Бранденбург. Мой Як-3, на котором я прежде воевал, а теперь летал в служебные командировки, стоял с заправленными баками на аэродроме Дальгов. Взлетел и вижу: летит мне наперерез английский истребитель. Я насторожился. Жду, что будет делать. А он покачал крыльями — и в атаку!
Не знаю, как это произошло, но терпение мое внезапно лопнуло. И предупреждения командования, и собственный мой инструктаж, ради которого совсем недавно собирал командиров частей, — все вылетело из головы. «Не мальчик же я ему, в конце концов, в игрушки играть! — мелькнула краем сознания мысль. — Хочешь драки — тогда гляди, как это делается!..»
Через минуту уже не он, а я сидел у него на хвосте и, по выражению летчиков, «не вылазил пока не надоело»; что он ни делал, как ни пытался оторваться и [256] уйти — я не отпускал его, повторяя за ним все его маневры. Если бы тот бой был не учебный, пушки моего «яка» давно бы превратили английский истребитель в горящее решето...
Наконец я отпустил его и, сделав разворот, демонстративно отошел в сторону, как бы спрашивая: хватит или еще? Вижу, заклинилось у него самолюбие — опять лезет. Ладно, думаю, покажу тебе еще раз, на что наши «яки» способны. Маневренность у меня выше, скороподъемность тоже: уйдя глубоким виражом из-под атаки «противника», я разогнал машину и пошел в набор высоты. «Противник» занялся тем же самым, но тяги ему явно не хватает — у меня превышение. Несколько точных маневров — и я снова у него на хвосте. Англичанин попытался уйти на пикировании, но и тут не вышло. Сижу у него на хвосте как приклеенный. А земля все ближе... В последней попытке оторваться он сделал переворот на малой высоте и едва не разбился. А мой «як», повторяв вслед за ним маневр, вышел за счет меньшего радиуса из переворота вполне нормально.
На этом наш бой закончился. Англичанин, видимо, сообразил, что игра, которую он затеял, принимает опасный оборот, да и идет, как говорится, в одни ворота, смотрю, покачал крыльями в знак благодарности за проведенный бой, развернулся и ушел в сторону своего аэродрома.
Пришлось садиться и мне: горючее за это время успел все выжечь. Заправив баки вторично, улетел в Бранденбург. А когда вернулся, получил, как и следовало ожидать, нагоняй от командующего армией.
— Все воюешь, Савицкий? А война между тем давно кончилась! — гремел в телефонной трубке голос Руденко. — Чему людей учишь, командир корпуса? Какой пример подаешь?
— Английский летчик первым атаковал, товарищ генерал-полковник, — попробовал было я оправдаться. — Пристал, как репей, никак не отвяжешься...
— Все равно мальчишество! Не подобает тебе ни по званию, ни по должности. Мне докладывали, какую ты там карусель закрутил; с обоих аэродромов люди это кино смотрели. А ты ровно дитя малое: он первый... Неужели не понимаешь, что подобное поведение можно расценить как хулиганство в воздухе?
Возразить было нечего. Какие тут оправдания! Не перед командующим — перед самим собой. Сам людей [257] уму-разуму учил, а вот,поди, ж ты... Сорвался, как зеленый новичок. Ну ладно бы рядовой летчик. Увлекся, забылся, не стерпел, наконец, — все это как-то можно понять. Но командиру корпуса такое легкомыслие и впрямь не простительно. Помимо прочего, его могут истолковать как утрату чувства реальности, как поступок человека, уверовавшего в собственную непогрешимость и вседозволенность. Такие и им подобные невеселые мысли навалились на меня после разговора с командующим. И как это меня угораздило — корил я себя, — в толк теперь не возьму. Одно утешение: выводы для себя навсегда сделаны.
Однако выводы сделал не я один.
Когда история о злополучном воздушном бое дошла до маршала Жукова, меня отстранили от командования корпусом. Такого оборота дела я, честно говоря, не ожидал. Не слишком ли? Как-никак столько лет в армии, всю войну провоевал, а тут один нелепый случай — и все насмарку... Удар оказался настолько неожиданным, настолько сокрушительным, что на первых порах совершенно выбил меня из колеи. И все же винить, кроме себя, было некого. Это-то я понимал хорошо. И осознание горькой этой истины, как ни странно, постепенно стало для меня опорой: виноват, — значит, расплачивайся. А меру твоей вины определять не тебе, а другим.
Не стану пересказывать всего, о чем я тогда передумал и что пережил. Скажу только, что без армии своей жизни я не представлял и с возможностью оказаться вне ее не мог примириться даже мысленно.
Прошла неделя. Никаких новостей о моей дальнейшей судьбе не поступало. И я было совсем приуныл, как вдруг ко мне на квартиру явился мой начальник штаба и с места в карьер объявил, что меня срочно вызывают к маршалу Жукову. Зачем — никто, разумеется, в том числе и начальник штаба, не знал. Догадки строить было некогда, время близилось к вечеру, я быстро оделся, сел за руль служебного «виллиса» и поехал в Карлсхорст.
В приемной Жукова никого, кроме меня, не оказалось. И порученец маршала — полковник, который меня хорошо знал, — сразу же пошел доложить о моем прибытии. Вернувшись, он довольно прохладным тоном, во всяком случае не таким, как обычно, сказал, что маршал занят и приказал подождать.
Ждать пришлось долго, и, когда меня наконец пригласили, я уже успел перебрать в мыслях все самое [258] худшее; что только могло случиться. Жуков, занятый какими-то бумагами, приподнял на секунду от письменного стола голову, окинул меня с ног до головы быстрым внимательным взглядом и коротко сказал:
— Ждите. Москва будет звонить.
Настроение у меня совсем упало. Что же такого я мог натворить, если о моем проступке сочли необходимым доложить самому Сталину? Или я чего-то не понимаю? Вопросы эти буквально сверлили мне мозг, как я ни пытался от них отделаться, чтобы хоть немного успокоиться и взять себя в руки.
Наконец раздался звонок, и Жуков взял трубку.
Телефонный разговор длился минут десять. Жуков внимательно слушал, что говорят на другом конце провода, изредка вставлял несколько слов, видимо отвечая на какие-то вопросы, и снова слушал.
Затем вдруг до меня отчетливо донеслись слова, из которых я понял, что наступил черед чему-то такому, что каким-то образом связано с моей историей.
Жуков на мгновение прикрыл трубку ладонью и сказал, обращаясь уже ко мне:
— Будете говорить с товарищем Сталиным.
Мне ничего не оставалось, как взять трубку. Пересиливая себя, постарался не выдать чрезмерного волнения голосом:
— Здравия желаю, товарищ Сталин. У аппарата генерал-лейтенант Савицкий.
— Здравствуйте, товарищ Савицкий, — услышал я в ответ чуть глуховатый, с характерным акцентом голос Сталина. — Расскажите, что за сражение с нашими союзниками вы устроили?
Я начал объяснять, как все это вышло. Как английский летчик атаковал мой «як», как я принял вызов и чем в конце концов все это кончилось.
Пока я говорил, из трубки не доносилось ни единого звука — ни обычных потрескиваний, ни дыхания собеседника. Мне даже показалось, что прервалась связь и меня никто не слышит. Но это было не так. Едва я закончил, в трубке послышался все такой же ровный, негромкий голос Сталина.
— Получается, вы его победили в этом, как говорите, навязанном вам учебном бою?
На душе у меня сразу стало легче: в вопросе явно слышалась сочувственная интонация.
Отвечая на него, я доложил как можно короче, что [259] Як-3 во всех отношениях.превосходит английский хаукер «Тайфун» и что одержать над ним верх в связи с этим не составляло никакого труда.
— Значит, наша машина лучше английской?
— Лучше! — твердо ответил я.
Через несколько минут я уехал от маршала Жукова. Вернувшись в корпус, тут же соединился с командующим воздушной армией и доложил ему о происшедшем. О моем вызове к Жукову Руденко еще не знал.
Не скрывая удовлетворения тем, как закончилась вся эта история, он переспросил:
— Говоришь, товарищ Сталин интересовался, чья техника лучше?
— Так точно! — подтвердил я. — Интересовался.
— Ну, в этих вопросах он не хуже нас с тобой разбирается. Просто, видимо, захотел получить информацию из первых рук. В общем, рад за тебя. Хорошо, что так закончилось,
В тот же день майор Дельфино пережил трудные минуты, которые невозможно забыть.
Днём он возглавил группу «яков» в составе Гидо, Мартэна, Версини, Перрэна и Монжа. К западу от Эйлау «яки» приблизились к месту ожесточенного боя между истребителями одного советского полка и «мессершмиттами».[164]
В момент появления нашей группы в районе боя четыре «мессершмитта» отрываются от своих и атакуют Дельфино. Он предупреждает ведомых и начинает боевой разворот.
Буквально за две — три секунды ему удается пристроиться в хвост одному «мессеру». Он его подбивает, а Гидо приканчивает. Мартэн и Перрэн также сбивают своих противников. Монж исчезает с поля боя. Он возвращается к нам только через две недели.
Не имея возможности заниматься поисками Монжа, Дельфино бросается в атаку на последнего «мессера». Немецкий летчик, который залетел примерно на пятьдесят километров в глубь русской территории, даже и не думает спасаться бегством. Увидев «як», он с остервенением атакует его. Дельфино в свою очередь тоже хочет уничтожить врага. И два истребителя вступают в поединок, длившийся более четверти часа. Дельфино столкнулся с очень опытным летчиком и почувствовал, что ему не удастся сбить немца, маневрирующего с такой удивительной легкостью. Кипя от гнева, Дельфино вынужден прекратить бой, опасаясь, что ему не хватит бензина.
Рассказывая эту историю в столовой, он заявил:
— Я никогда еще не встречал летчика такого высокого класса...
Как выяснилось впоследствии, Дельфино довелось встретиться с одной из редких в то время машин — истребителем Мессершмитт-309 с эллиптическим крылом.
При недавнем обсуждении этого эпизода неа форуме был сделан вывод что роль Ме-309 сыграл "Спитфайр"
>Также вопрос про учебные бои между Як-3 с ВК-107 и Як-9У с ленд-лизовским Спит-9. У Степанца там как туманно и противоречиво написано.
Почему же туманно, наоборот яснее некуда написано:
В воздушном бою на горизонтальном и вертикальном манев-
рах на всех высотах Як-З ВК-107А практически не отличались
от Як-9 ВК-107А, имели некоторое преимущество в вертикальном
маневре над самолетом "Кингкобра" P-63C-1 и уступали истре-
бителю "Спитфайр" IX при использовании последним 5-минутного
режима.
Единственное что надо учитывать - Як-3 ВК-107А имел взлётный вес около 3000 кг(частично из-за увеличения запаса горючего), что не могло не сказаться на его характеристиках в отрицательную сторону, что и заметно - его маневренность не лучше чем Як-9У ВК-107А.
Если же вообще искать вундерваффе среди несерийных Яков -это без всякого сомнения Як-3У АШ-82ФН :)
